GEDCOM

Похороны
Место: Новодевичий монастырь

Рождение
Дата: 1834-04-13

Смерть
Дата: 1910-06-21
Место: Сергиевское

{geni:about_me} поручик, поручитель при венчании (21.8.1857, Москва, ц. Успенская на Остоженке) [https://www.geni.com/people/%D0%9B%D0%B5%D0%B2-Chartorizhskii/6000000180841959821] Мих[аил] Мих[айлович] Осоргин родился 13 апреля 1834 года в Москве в доме своих родителей в приходе Никиты Мученика на Большой Басманной улице. Дом был старинный, с большой усадьбой, даже с проточной речкой, протекающей через сад (ныне засыпанной). Уклад жизни был строго дворянский. Он был третьим в семье (старше его были две дочери), рос он на руках и попечении своей нянюшки Дарьи Савишны Власьевны (исправлено карандашом), оберегающей своего пестуна. Когд а минуло ему 7 лет, отец его Мих[аил] Гер[асимович] сошел с ума, почему мать его Варв[ара] Андр[еевна] старалась заменить учебным заведением недостающее мужское влияние и поместила его в Дворянский пансион в Москве (занимавший тог да нынешнее здание Румянцевского музея на Волхонке). Из его детских воспоминаний он всегда рассказывал, как, играя в лапту на дворе училища, он перебрасывал мяч через все здание на Волхонку и какие бывали неприятности с проезжающи ми, случайно получавших (ТАК) этот мяч. При нем был в пансионе приставленный дядька из своих крепостных, но так как отпускались воспитанники по субботам домой лишь в сопровождении кого-нибудь присланного из дому, какого бы возраст а ни были воспитанники (а были и великовозрастные), за ним присылали всегда экипаж с гувернером, который только для того и держался в доме, чтобы сопровождать его в училище и обратно. Никаких педагогических требований к такого род а гувернерам не предъявлялось и потому они часто менялись. Во время одной из таких смен за ним прислали в пансион лишь сани на паре лошадей собственного завода, знаменитых рысаков, стоило большого труда упросить начальство по запи ске его матери отпустить его с дядькой в виду сопровождающего. И тут то и случился казус, врезавшийся в его детскую память и рисующий нравы того времени: дядька стал на запятки саней, которые понеслись через всю Москву. На поворот е какого-то переулка кучер наехал на старика нищего, смял его, и лошади протащили его передком саней некоторое пространство. Наконец дядька оттащил упавшего нищего и, несмотря на все его поранения, бросил его на произвол судьбы, н евзирая на просьбы своего молодого барина взять его с собой, кучер же ударил по лошадям и, заметая за собой следы, привез их домой, объездивши предварительно большой круг по Замоскворечью. Кучер и дядька умолили мальчика замолчать это происшествие, так как в то время был закон, что за причинение поранений прохожему лошади владельца отбирались в пожарную команду, а кучер сдавался в солдаты. И этот кучер, и дядька впоследствии навсегда остались ему особенно преданными за его детское молчание. В 1848 году поступил он в школу гвардейских прапорщиков (ныне Никол[аевское] кавал[ерийское] училище) при начальнике школы полковнике Алексан[дре] Никол[аевиче] Сутгоф, человеке высокообразованн ом, требовавшем от своих воспитанников утонченных манер, светского воспитания и лоска времен Александра I. Как иллюстрации требований Сутгофа всегда вспоминал он, как один из старших юнкеров незадолго до своего производства в офиц ера был наказан по приказанию полковника розгами лишь за то, что взял взаймы денег у своего вестового, причем (л. 5 об.) Сугоф выговаривал ему: «Мог mon cher у меня взять, а не у этой (гольталге) (слово частично замазано чернилами и поверх написано неразб.:) ...tacbe (челядь)». В школе Мих. Мих был особенно дружен со своим будущим beau-frer-ом Жемчужниковым, Ржевским, бароном Вревским и будущим однополчанином Лорис-Мелиховым, с которым впоследствии и сохра нил отношения. На время пребывания его в школе его мать, Варв. Андр. с дочерьми переехала в Петербург, где занимала обширную квартиру на Большой Конюшенной, а больного мужа поместила в Москве в отдельном доме при лечебном заведени и с целым штатом медицинского персонала. Образ жизни семьи стал светским. Старшие дочери выезжали в свет. В то время все бредили Rachel (драмат. актрисса (ТАК)) и ему, юнкеру, приходилось в свободные вечера отсиживать с сестрами в театре, изучая Racin’a, а в опере, слушая La blache (известный б(ае)г). В период пребывания его в школе случилось три семейных события, перевернувших весь строй семьи: скончался в Москве его отец, на похороны которого, сотоявшиес я в Осоргинском имении Москов. губ. Островки, он не мог попасть, находясь в это время на маневрах, и две его старшие сестры, Екатерина и Мария, вышли замуж за Охлябинина и за фон Бенкендорф. В 1852 г. Мих. Мих. 13-го августа был п роизведен в корнеты лейб-гвардии (впоследствии – его величества) гусарского полка. Адъютантом полка был Гурко (впоследствии бывший фельдмаршалом), который взял его под свое покровительство. Кроме того в полку дослуживал еще будущи й его beau-fre’(r ?) князь Алексан. Алексеев. Волконский, о кутежах и лютовстве которого ходили тогда целые легенды. После своего производства в офицеры Мих. Мих. поехал в Москву на экстра почте, проделывавшей весь путь от Петербу рга до Москвы в 30 часов, причем ему удавалось взять неожиданно оставшееся последнее место в переднем фаэтоне. Из Москвы он проехал на перекладных в Могилевскую губернию к своей сестре Бенкендорф, где во время охоты простудился и схватил воспаление легких и, боясь просрочить отпуск, с поставленным и принявшимся мушками потихоньку от сестры и зятя поскакал обратно в Петербург, минуя Москву, по дороге от тряски разбередил себе бок до того, что приехал в полк с совершенно здоровыми легкими, но с большой раной на боку, от которой долгое время лечился у своего полкового врача, в последствии перешедшего в немецкое подданство и приобретшего в Берлине большую известность. В 1854 году полк его был двинут по случаю Севастопольской кампании на охрану подступов к Петербургу в Литву, которая в то время была настолько близка к России, что между польской знатью и гвардейскими офицерами установились самые близкие и теплые отношения. За время этого похода полк перебывал в целом ряде городов и местечек Гродненской и Сувальской губерний. В одном из местечек Слонимского уезда, еврейском, всезнающая «(пантифелева/пантефельная) почта» принесла известие д о официального сообщения о кончине государя Николая Павловича, за что офицеры, не поверившие этому известию, хотели повесить одного еврея, распространявшего известие, и лишь вмеша(л. 6)тельство благоразумных, к коим принадлежал ко рнет Осоргин, спасло жида от петли. За этот поход в нем развилась страсть к охоте, которой он был потом подвержен до самой своей смерти. Будучи очень богатым, он не отказывал себе ни в чем и всегда имел лучшие ружья и охотничьи со баки, но совершенно пристрастился к охоте случайно, встретивши на охоте мужика-белоруса, ходившего с невзрачной лягавой (ТАК) собакой-ублюдком, по следам которых он с товарищами только что понапрасну обходили с тренированными соба ками, и настрелявшего много дичи, которую тут же ему продал вместе с собакой за неслыханную в то время цену – 25 р. ассигнациями. Собака эта прозванная из почтения его камердинером Афанасием Шишковым «Тасом Ивановичем» в начале да ла много хлопот, ибо от тоски по старому хозяину долго ничего не ела, всех кусала и чуть не околела, но зато потом бесповоротно привязалась и знала только своего хозяина, впоследствии его жену и камердинера Афанасия. В это время о н особенно развил в себе искусство стрелять и с легкостью из пистолета пулей убил через большой пруд недостающую для блюда в офицерском собрании дикую утку. Впоследствии, как-то в Карлсбаде, придя в тир, перестрелял столько призов , что содержатель такового просил его прекратить стрельбу и не раззорять (ТАК) его, собравшаяся публика провожала его долгими аплодисментами. Между прочим, он на пари стрелял в цель из пистолета, стоя на одной ноге. Тогда же он, р азвив в себе такой верный глаз, пристрастился к бильярдной игре, причем так в этом преуспел, что со слабыми игроками играл на таких условиях, что он прицеливался в шар, поднимал кий и давал удар уже с закрытыми глазами. За участие в (ижной ? неразб.) в 1855 г.он был произведен в поручики. В 1856 году он был назначен в состав отряда гвардейских войск, коандированного в Москву на коронацию, где его мать вновь открыла для приемов свой гостеприимный дом. После такого приятного и веселого пребывания в Москве ему уже трудно было возвращаться в чуждый душе его Петербург, тем паче, что мать его, вдова, нуждалась в помощнике для управления всеми обширными имениями, и он, взяв в ноябре 1856 года 11-месячный отпуск, переменил его в октябре 1857 года на бессрочный отпуск и в 1858 году в октябре вышел в отставку в чине штабс-ротмистра. За эти последние два года переменились все его семейные обстоятельства: недвижимое им ущество его матери в это время было состояло из родового дома с усадьбою в Москве, подмосковсной Островки Звенигородского уезда с 53 душами, имение Сергиевское Калужской губ. и уезда, купленное его отцом в начале сороковых годов, где он и сошел окончательно с ума, с 600 душами, родовое имение Телешовка Симбирского уезда, где похоронены ближайшие предки осоргиных при церкви, ими воздвигнутой, с 270 душами, имение Михайловка того же уезда, о котором тогда ок анчивался судебный процесс (по выделению крестьян впоследствии осталось земли 1004 дес.), имение Гнездино Оренбургской губ. со 162 душами, (л. 6 об.)... ... (л.7) с этого [1861] года до 1868 го включительно вся молодая семья проводила лета на разных курортах за границей, а две зимы в Würzbarg’е и в Париже, остальные же зимы проводя в Москве в Хамовниках и одну, (л. 7 об.) т.е. ско рее два зимних месяца в Калуге на Московской улице. Зимы, проведенные в Москве (ТАК), он стал членом Английского клуба, частым его посетителем и примкнул к партии недовольных новыми порядками (уничтожение крепостного права). Таким образом, в Калуге он был в явной оппозиции к известному в то время губернатору Арцимонову, но ввиду частых поездок за границу дело о введении уставных грамот в его имении предоставил своим управляющим, а затем Калужское имение, д абы быть больше свободным, сдал в аренду еврею Генкину, орудовавшему в Калужской губернии после уничтожения откупов. Одним из условий аренды, между прочим, была постройка арендатором винокуренного завода на свой счет, на что ему п редоставлено было право использовать матерьял (ТАК) грандиозных некогда ананасных, виноградных и персиковых оранжерей. В это же время предложено было ему две выгодные аферы, от которых он за недосугом отказался: первая, еще до осв обождения крестьян состояла в том, что местные лесоторговцы предложили купить на его имя соседнее имение Боброво в 7000 дес. земли с тем, чтобы он этим лесоторговцам предоставил безвоздмездно свести весь лес в этом имении (они, ка к купцы, не могли покупать на свое имя населенные имения); второе предложение заключалось в покупке за 27 тысяч дворца велик. кн. Елены Павловны в Москве на Остоженке со всею обстановкою и усадьбой, где теперь помещается Катковски й лицей, от чего он также отказался, главным образом, боясь нашествия крыс, ходивших через это владение на водопой в Москву-реку из провиантских казенных магазинов, помещавшихся напротив. Конец шестидесятых годов и начало семидесятых застали его зимой в Москве, летом в Сергиевском, а осенью у тестя в Радушине, причем две зимы жили в Хамовниках, а две зимы на Новинском бульваре (по-тогдашнему Подновинский) в доме Ах лестышева, занимая весь флигель, выходящий на бульвар. В то время Погодинский бульвар представлял из себя широкий пустырь, на котором на масленицы и пасхи строились балаганы. С введением судебных уставов Мих. Мих. был выбран почет ным мировым судьей в Москве и (Калуж. ?) уезде и, так как этот институт был совершенно новый, к нему довольно часто обращались за третейским разбирательством. Принимал участие он в заседаниях съездов, в занятиях московских дворянс ких собраний, а в Калуге то же время был выбран в уездные и губернские гласные. В 1871 году принужден он был со всей семьей поселиться в своем имении Калужской губернии окончательно, так как аренда Генкина сильно разорила имение и пришлось ему самому взять на себя его управление. В это время появились у него недюженные способности к хозяйству и он в три года поставил вновь хозяйство на твердую ногу. Управлял он имением сам, взяв себе в помощники, и то толь ко чтобы дать ему заработок, своего зятя Жемчужникова, к тому времени совершенно ра(л. 8)зорившегося. Былые увлечения хозяйничанья в крепостное право изгладились: тогда по выраженному им желанию закрыть одну проезжую дорогу мимо б алкона, в одну ночь было насыпано три гурчана/гургана (?) вблизи балконов, устлана дорога, пока господа спали, газоном устроены заборы, отведена дорога на 100 сажень. Немного позже по освобождении крестьян в имении, не имеющем ник акого инвентаря для ведения собственного хозяйства, прежде всего им были привезены из Саксонии лесники, ученый лесовод и мастера для выжигания черепицы, которые в большинстве спились и один лишь Оскар Менгес по прозванию Карл Иван ович остался до глубокой старости и был ему верным помощником по устроению лесов в том периоде, когда он стал по-настоящему заниматься хозяйством. Вставал он во время летних работ в 4 ч. утра и еще до солнца пил свой чай на подъез де, окруженный старостой, бурмистром, которые получали из его рук стаканы чая, тут же выпиваемые, сидя на ступеньках подъезда. Затем верхом отправлялся он в поле, где и пробывал до рабочего обеда, после чего в беговых дрожках ехал не реку (Оку) купаться. В 2 ч. дня вся семья обедала, после чего он на час-другой укладывался отдыхать и на обязанности его детей было смахивать с него мух. Затем вновь поездка на работы в поле до 6 ч. вечера, когда он возвращалс я пить чай. Затем являлись к нему должностные лица имения с отчетом о сделанном и за приказаниями на следующий день . И, отпустив всех, он со всей семьей или гулял, или, сидя на подъезде, строил вслух планы на будущее. Осенью набл юдения за полевыми работами сменялись наблюдениями за ремонтами и вновь воздвигаемыми постройками, которые производились всегда в большом количестве и всегда по его рисункам и планам, составлявшимся им обыкновенно зимой. Наблюдени я за этими работами перемежались с большими охотами, на которые приглашались все соседи со своими собаками, охотниками и лошадьми. Длились охоты иногда неделю-две и тогда каждый вечер обсуждался план охоты следующего дня. Утром вы езжали часов в 7 в пяти-шести экипажах, часам к 10 в лес отправлялся с целым рядом слуг на нескольких подводах завтрак. Возвращались лишь к обеду, часам к 5 вечера, после которого устраивалась игра в карты, но и в это время хозяйс твенный глаз не дремал и этим временем он пользовался, чтобы основательно изучить свои леса и намечать новые планы лесного хозяйства с Карлом Ивановичем, который, когда Мих[аил] М[ихайлович] отправлялся в леса, неизменно его сопро вождал всюду. Особенное оживление было в те года, когда устраивалась облава на волков. Тогда он, как главнокомандующий перед сражением (л. 8 об.) задолго осматривал места, ездил на ночные подвивки волков и накануне дня облавы на п лане размечал места как загонщиков, так и охотников, которых сам лично расставлял, оставляя себе всегда самое плохое место, но зато ставя на лазы лучших стрелков, видя в этом не только забаву, но и пользу для местности. Зимою эти занятия заменялись наблюдением за работой винокуренного завода, ежегодным усовершенствованием лично им придуманной конторской отчетности и рисованием планов будущих построек. Не чуждался он общения с соседями, коих в то время было довольно много. Из них, главным образом, посещал он семью Полторацких, живших в имении Авчурино, где помещик Дмитрий Сергеевич был его современник по службе в гвардии, в Косьмове семья Сомовых, в Бунакове Сухотин, холостяк, миров ой посредник первого призыва, имевший большие неприятности с крестьянами своего имения, от которых, отчасти, спас его он, Мих[аил] Мих[айлович], Ал. Сем. Раевский в имении Тимофеевка, графы Головины в Боброве, Дестремы в Ферзикове , Андр[ей] Семенович Раевский в селе Покровском, Лосев в Меревском, Ивлиев в Борщевке и Ключерев в Брагине. Объезды соседей совершались обыкновенно в имянинные (ТАК) дни и особенно усерден был день 30 августа, когда надо было соче тать имения в Тимофеевке, храмовый праздник в Покровском и имянины (ТАК) в Меревском, но, посвятив на это весь день, как-то успевалось всех поздравить и у всех побывать. К нему же, кроме охоты, обычно съезжались 22 июня (день имян ин(ТАК) его жены), причем Полторацкий, Сомов и Лосев с женами, с которыми Мария Алексеев[на] была знакома домами, 21 го мая и на Покров 1 го октября съезжались лишь некоторые, но наиболее частыми посетителями были Полторацкий и бр атья Раевские. Полторацкий живал неделями и тогда начиналась разборка и сборка разных сельскохозяйственных машин, которых они оба были большими любителями, а по вечерам пение дуэтов. Андрей Равевский приезжал играть в шахматы, кот орых Мих[аил] Мих[айлович] был большой знаток, выиграв в Москве на турнире первый приз. Алекса. Раевский приезжал верхом каждое воскресенье к обедне, причем после нее до обеда играл с ним по 12 биллиардных (ТАК) партий в Caramlolà ge. В течение этих годов, проведенных в деревне, он занялся ремонтом церкви, а именно обновил весь иконостас летней церкви, поврежденный злоумышленниками, обокравшими церковь. Сам он составил рисунки иконостаса и наблюдал за работами, в чем ему помогали вновь назначенный настоятель свящ. Извеков и церковный староста Стефан Самсонов[ич] Воронов. (л. 9) По его же настоянию в иконостас включены были иконы святых его родителей, родителей его жены и ее самой. Не то лько в этом высказывалась его церковность, но и в постоянном посещении храма, где он, становясь на клирос, всегда пел всю обедню, в точном и неуклонном соблюдении поста, который он один в семье и соблюдал, и в надзоре за поведение м клира, по его неоднократным домогательствам сменен был за пьянство священник Марков, некогда законоучитель его сестры Софии. Во время приездов архиерея он особенно торжественно обставлял его встречу, в доме был особый апартамент под названием «Архиерейская комната», и всегда сопровождал он архиерея территории прихода со своими служащими верхом. В 1873 году он был избран председателем мирового съезда Калужского уезда и весь отдался этому новому делу для чего перевез всю семью на зиму в Калугу, где прожил две зимы до весны 1875 года. Хотя управляющего он в имении и не пост авил, но наблюдение его уже было ослаблено, тем более, что и Жемчужников с ним переехал в Калугу. Эти два года, проведенные в Калуге, ознаменованы были кипучей общественной деятельностью, которая настолько его выдвинула, что дом е го стал центром всего общества. Конкурировал ему, в смысле приемов, еще дом Яковлевых, но там процветала, главным образом, музыка. Эти же года были посвящены им на образование детей, уроки которых были обставлены самым широким обр азом через посредство всех лучших учителей местной гимназии. Семья занимала большой дом Аристовых на Московской улице с целой усадьбой, где близость имения давала возможность обставить дом полной чашей. Прислуга была набрана по-ст аринному: 3 кучера для барина, барыни и детей, 3 лакея, целый штат поваров и горничных. При доме был даже амбар, куда ссыпались припасы, привезенные целыми обозами, и казалось тогда – не будет конца этой благополучной счастливой ж изни, тем более, что сын по годам еще мог долго учиться дома, где проходил курс классической гимназии, но произшедшие (ТАК) в то время студенческие беспорядки перемешали все планы: решено было, особенно по настоянию матери, не доп ускать поступления сына в универ(л. 9 об.)ситет и для него была выбрана военная карьера, которой отец сочувствовал, но вместе с этим сознательно порывал свою местную деятельность. Весною 1875 года он отказался от всех своих должно стей по общественной службе и по вновь выстроенной Ржев.-Вяземской ж.д., инспектором коей был двоюродный брат его жены Казначеев, в особом пробном поезде отбыл с семьей в Петербург решать дальнейшую судьбу сына. Проводы всем калуж ским обществом были особенно торжественны и в них сказалось, как ценили гостеприимство этого дома. Эта поездка имела целью, кроме того, устроить свидание дочери с ея женихом, еще не объявленным, но уже признанным отцом, который ос обенно любил семью Бенкендорф, а жених был младший сын этой семьи. После краткого пребывания в Петербурге все вернулись в Сергиевское с решением по зимам жить в Петербурге, по летам в Сергиевском, а осенью в Радушине. Этим было положено начало новому периоду жизни Мих[аила] Мих[айловича]. Целью с тало не устройство хозяйства, а добыча во что бы то ни стало средств для жизни в Петербурге, где, хотя воспитание сына ничего не стоило, так как он воспитывался в 3 й военной гимназии, а затем на казенный счет в Пажеском корпусе, но образование дочери, для которой приглашены были лучшие профессора языков, до итальянского включительно, и пения стоило безумно дорого. Свадьба ея с Бенкендорф в первый же год расстроилась и через 2 года она стала выезжать в све т, что только увеличило расходы. Прожила семья в Петербурге до лета 1882 года – первый год на Надеждинской ул. в доме Благосветлова, затем 3 года в доме Туникова на углу Литейного прос[пекта] и Пантелеймовской (ТАК) ул., а последн ие годы в доме Мейнч на Моховой ул, откуда и вышла замуж дочь за товарища по полку своего брата, Филинского, после чего родители, оставив сына уже офицером в Петербурге, вновь поселились в Сергиевском, налаживать расстроившееся со стояние, так как к тому времени осталось всего калужское имение и 3 симбирских имения со вновь купленным Покровским в 350 дес., в том числе все довольно крупно задолжали. Островка (л. 10) и новгородская пустошь уже к тому времени были проданы, смоленское имение Иерусалимское после смерти beau-frèr’a Охлябинина вновь должно было вернуться по наследству Мих[аилу] Мих[айлович], который уступил на него свои права своей сестре Жемчужниковой, рязанские имения ег о жены были предоставлены дочери в виде приданого. взамен симбирского имения Покровского, купленного было специально для нее. Из проданных имений продажа Островки была выгодной сделкой, так как это имение требовало лишь одних расх одов – все крестьяне за исключением одного двора отказались от надела, а впоследствии бросили и усадебную землю и имение представляло из себя обширный пустырь, в коем ничего не обрабатывалось, не сдавалось в аренду, а лишьуплачива лись повинности. Во время пребывания в Петербурге жизнь была настолько дорога, что денег от доходов и залогов имений не хватало и Ми[хаилу] Мих[айловичу] пришлось искать постороннего заработка и для этого он решил баллотироваться в челены оценщика С.-Петербургско-Тульского поземельного банка. Почти двухлетняя служба эта в 1879 г. и 1880 году была ему крайне тяжела, так как он по духу совершенно не принадлежал к разряду дельцов, но в этом сказалось его чувс тва долга к семье и здесь его деловые способности пригодились и он, благодаря удачной биржевой игре, выиграл достаточно денег, чтобы сделать хорошее приданое дочери и обмундировать сына при производстве его в офицеры в лучший из г вардейских полков того времени – кавалергарды. Но семья всегда помнила, как он чуть не заболел, когда в первый раз его оскорбили, предложив взятку за повышение оценки дома, который он осматривал. Зато семье он предоставлял возможн ые удобства, а для любимой дочери, когда в ней открылись крупные способности и большой талант к пению, не отказывал ни в чем и старался лично провожать ее и присутствовать на уроках пения. Его же личными удовольствиями были или оп ера, где он разбирал для дочери все слабые места певицы, или же вечерние партии в карты или в Английском клубе, или же у кого-либо из постоянных партнеров. Играл он только в коммерческие игры и, главным образом, в только что получ ивший право гражданства игру «винт», но по крупной (от 1 до 5 коп. за фишку). О проигрыше он обыкновенно умалчивал. И вообще дни пере(л. 10 об.)дачи денег на хозяйство были днями, нелегкими для всей семьи. С каждым годом возвращен ие в Петербург все делалось позднее и лишь по настоятельному требованию жены, тосковавшей о сыне и дочери, жаждущей Петербурга и его удовольствий, все туда возвращались в начале ноября. Но до этого он ездил в Симбирские имения для составления сметы доходов с управляющим тех имений Ражковским, бывшим воспитанником школы гвардейских подпрапорщиков, но ее не окончившим. Выдав дочь за блестящего гвардейского офицера, поместив сына в такой же блестящий полк и поселившись вновь в деревне для него начался новый период жизни. В 1882 году скончался его тесть кн. Волконский и он перевез в Сергиевское св ою тещу. Сократили они дом на зиму до minimum’а и лишь летом к приезду детей вновь налаживали жизнь по-прежнему. Во время болезни тестя, жившего тогда в Зарайске, он сам был болен приступами апендицита, так что ни он, ни его жена при смерти кн. Волконского не присутствовали, а день их серебряной свадьбы совпал с перевозом тела умершего тестя в Москву, так что все назначенные и ожидаемые увеселения для населения в имении были отменены. Еще в бытность в Пете рбурге он передал управление калужским имением Ражковскому на правах главного управляющего и с тех пор во главе имения до передачи его сыну всегда стоял какой-нибудь управляющий, а патриархальные отношения с населением уже не восс танавливались по-прежнему. В 1883 г. болезнь его несколько раз повторялась, так что сын его, предупрежденный доктором, подал в отставку и поселился с родителями в деревне. они же осень этого года провели в Петербурге у дочери до д екабря, где он проделал курс водолечения. В феврале 1884 года была сделана попытка привлечь Мих[аила] Мих[айловича] вновь к общественной деятельности в Калуге, а именно сыну его, случайно находившемуся в Калуге на дворянском собра нии, было поручено отдельными дворянами и местным вице-губернатором кн. Трубецким упросить его выставить свою кандидатуру в губернские предводители дворянства, так как лишь на (л. 11) нем, по мнению некоторых уезд[ных] предводител ей, могли сговориться враждующие лагеря дворян. Мих. Мих., напуганный расстройством своего состояния, наотрез отказался и немедленно доверенностями передал своему сыну ценз, окончательно устранив себя от общественной деятельности. С тех пор жизнь его не отличалась от жизни сына, женившегося в 1886 году на кн. Трубецкой и заведывание калужским имением перешло к сыну и, лишь когда последний начал служить, вновь верулось к отцу. Симбирскими же имениями он не переставал заниматься и лишь давал сыну туда определенные поручения или же сам туда уезжал с женою на один месяц осенью. Последнее семейное событие, во время которого сказался его прежний широкий размах, была свадьба сына, которую он устроил в Калуге на широкую ногу, перевезя оранжереи Сергиевского в дворянское собрание, взятое и устроенное для поздравления молодых после венчания. Сам он с женою и тещей и двумя неразлучными с ним стариками, бывшей гувернан ткой детей Tomi и киргиз-кайсаком Платоном Евграфовичем, неразлучного с женою Мих[аила] Мих[айловича] с ея четырехлетнего возраста, на одну зиму переехал в Калугу, заняв дом Назаревского на Московской улице, дабы дать молодым прож ить эту зиму в Сергиевском одним. В Сергиевском же он прожил с сыном до 1897 года, когда сын его был назначен вице-губернатором в Харьков и он с ним тда переехал. В этот период службы сына ему вновь пришлось по летам надзирать за хозяйством, но далеко уже не с той энергией, и главные его заботы были сады и украшение усадьбы. В 1902 году сын вышел в отставку и они вновь поселились в деревне. К этому времени, избегая поездок в Симбирск, он распродал свои там имения. Телешовку и Покровское – крестьянам, а Михайловку своему управляющему Остроуху с большими льготными для покупателей условиями. (л. 11 об.) Сведя свои дела к самому простому управлению капиталом, он по дарственной передал калужское имение сыну и совершенно отстранился от всяких дел. В 1903 году осенью приехал он в Гродно к сыну, назначенному туда губернатором. В 1904 г. летом он овдовел, продолжать с семьею сына, раз лишь посетив свою дочь в Харько ве, где ея муж занимал место корпусного командира – он был вполне удовлетворен, чувствуя чщеславие (ТАК) лишь для своих детей и видя своего сына и зятя на видных постах. После смерти его жены переехала к нему на жительство двоюрод ная сестра его жены, вдова Небольсина, ур. кн. Волконская, всегда особенно к ней близкая. Она и старая гувернантка Tomi окружали его всякими заботами. В 1905 г. по случаю назначения сына тульским губернатором переехал он туда и эт о был последний год его жизни, когда он был удовлетворен. Начавшиеся забастовки, беспорядки, революция, затем отставка сына и переезд его в Сергиевское совершенно разочаровали его и были началом развития в нем болезни рака. Послед ние годы своей жизни от декабря 1905 г. до дня своей кончины 21 го июня 1910 года он провел в деревне, стараясь обособиться, так как не сочувствовал всем новым порядкам. Лид[ия] Ник[олаевна] Небольсина умерла уже в 1906 году, не с кем было ему делиться воспоминанием о старине. Проводил он день зимний в составлении проектов и планов разных построек, а летний в обходе полей и, главное, садов. Утешение он находил во внуках и все свое баловство обратил на них. Не имея никакой определенной политической платформы, он признавал лишь одну газету – «Голос Москвы» (орган октябристов), но, сочувствуя ея взглядам, вместе с тем не переставал восхвалять императора Николая павловича, как лучшего государя. В течение всего времени владения им Калужского имения он всегда собирался таковое продать и несколько сделок не состоялось по пустяшным расхождениям в оценках, причем (л. 12) с каждым новым покупателем он повышал цену. Так, наприм ер, в 1881 году с калуж[ского] купца Капунова он просил 200 тыс, а тот давал 160 т., в 1888 свет[лейший] кн[язь] Ливен давал 200 тыс., он просил 210 т., в 1891 году. вел. кн. Константин Константинович, лично приезжавший осматриват ь имение, давал 250 т., он просил 260 т., в 1901 году смоленская помещица Кушелева предлагала за имение 500 тыс., но тут сделка не состоялась, главное, по настоянию внуков, слишком огорченных при мысли расстаться с Сергиевским. Та ким образом, у него особенной привязанности к Сергиевскому не было, а, вместе с тем, когда сын его в 1906 г. начал, а в 1907 г. продал крестьянскому банку для урегулирования крестьянских отношений часть земли, для него это было на стоящее горе и одна из причин его недовольства сыном. Сам же он избегал выходить на новые границы и, только когда завелись новые хуторяне особенно преданные, он с этим отчасти примирился, но все-таки это был сюжет разговора, котор ый надо было с ним избегать. Каждый год он ездил в августе месяце в годовщину смерти жены на ея могилу в Москву в Девичий монастырь и даже в 1909 г., несмотря уже на явные признаки болезни, диагностированной местным земским врачом , он поехал туда со своей невесткой, которая воспользовалась этим, чтобы консультировать московских докторов относительно его здоровья. Рак был констатирован и было указано на необходимость операции, но ввиду неуверенности с амих докторов в благополучном ея исходе, сын и дочь решили скрыть от него этот диагноз, а к операции прибегнуть лишь если бы начались страдания. Последнюю зиму и весну он прожил, устроенный в Сергиевском как бы в санатории, имея п ри себе постоянно живущего доктора и сестру милосердия, к которым он особенно привязался. Понимал ли он безнадежность своего состояния, осталось неизвестным, но все последние месяцы своей жизни, за исключением кратковременных пери одов обострения болезни, он (л. 12 об.) провел чрезвычайно бодро, продолжая чертить планы построек и строить проекты, из коих один – большой балкон, выходящий на внутренний двор в доме Сергиевского, он и осуществил, сам надзирал з а работами. Однажды он, проходя по балкам этого балкона, упал и дал на чай плотникам, чтобы те это скрыли, боясь протестов семьи и доктора к таким неосторожностям. На этот балкон, лишь только что оконченный, его вынесли накануне е го смерти. Так как у него неожиданно онемела нога. Он был еще настолько жизнедеятельным, что все расспрашивал о ходе уборки клевера, которой, как и всем хозяйством, заведовал тогда старший внук, и велел приготовить венок из свежег о сена, который сам возложил на внука за удачное окончание сметки стогов. На следующее утро 21 июня он почувствовал большую слабость и в присутствии доктора впал в беспамятство. Доктор, признав положение угрожающим, созвал всю сем ью (гостила в это время и дочь его, а зять с внучкой только накануне уехали в Харьков). Его не причащали, так как во время болезни он прибегал к этому таинству почти ежемесячно, но его пособоровали. Последние его осмысленные слова были к сыну: «Миша, читай молитву», а не вопрос: «Какую?», громко сказал: «Отходную». Читал отходную его духовник и по окончании оной благословил его широким крестом, во время чего он и скончался. В этот момент соловей, давно уже умолкнувший, неожиданно громко запел, несмотря на дневное время, в 12 ч. При выносе его тела в церковь 22 го вечером (ждали его зятя), гроб не прошел через дверь подъезда и пришлось выносить его, сняв балконную дверь его комнаты, благодаря чему его последнее земное шествие в храм было по всем тем цветникам, которые он некогда с такою любовию устраивал. После отпевания в своей церкви, тело было перевезено в Москву, где и предано земли рядом с женою в Новод евичьем монастыре. На ними поставлен общий памятник, сооруженный еще при его жизни по его собственному рисунку. https://textarchive.ru/c-2803102.html

---